Бессонница - это насилие ночи над человеком. (с) В. Гюго
Впечатления о последних событиях.
Никогда раньше не писала таких длинных постов. Наверное, меня покусал
Grey Kite aka R.L. )))Что я имею вам сказать, господа, об отечественной медицине. По большому счету явление это бессмысленное и беспощадное. Ясно это становится даже не в общей палате, не на подступах к ней, а в коридоре. Чтобы просто ходить по коридорам обычной российской больницы, уважаемые читатели, человеку следует иметь либо немалую долю цинизма, либо определенную моральную подготовку(благо, у меня первое образовалось само, а второе появилось как результат родства с врачом).
Я молчу о местном ремонте. Вы сами все понимаете. Я не особо распространяюсь о пациентах, хотя они стоят отдельного слова, потому как принимают самые причудливые обличья, кто в силу своего недуга, кто из-за неаккуратности врачей, а кто из-за бедности или собственных пагубных пристрастий. Я расскажу об общем впечатлении.
Итак, освещение в коридоре обычной российской больницы - исключительно естественное. То есть, к вечеру свет остается гореть только над столиком дежурной сестры, которой зачастую на месте нет.
Итак. Вечер. В отдалении горит тусклая лампа. Слышатся стоны и чьи-то шаркающие шаги. Пахнет несвежим человеческим телом, лекарствами и чем-то, еще, что каждый додумывает сам. В одном из кресел, съежившись, сидит совсем юная девушка. Шаркающие шаги приближаются. В круге света появляется средних лет мужчина. Топлес. У него кожа нежного бордового оттенка, кое-где переходящего в синий и лицо... зависимого человека. Он подходит к девушке и жестами спрашивает, не найдется ли у нее закурить. Девушка сжимается еще сильнее и быстро-быстро мотает головой. Шаркающие шаги удаляются. Открывается одна из дверей, из нее выходит старик и бредет к телефону-автомату советского образца. Снимает трубку и долго просит у кого-то денег. Денег, по-видимому, ему не обещают и он удаляется, громко понося матом свою дочь. Моя спутница вздыхает и говорит, что нужно было лучше воспитывать. На сцене появляется следующее лицо. Оно плотно замотано бинтами, но по шее, тонкой струйкой стекает кровь. Девушка в кресле смотрит на него затравлено. Провожает взглядом, пока оно не скрывается за поворотом. Наконец к ней подходит женщина, видимо, мать, и дочь бросается к ней чуть ли не со слезами на глазах и мольбой - ну забери меня отсюда! Они уходят.
Я не настолько проникаюсь атмосферой, я бывала здесь и раньше и видела вещи куда менее приятные, однако признаю, что находиться в таких условиях три дня все-таки было бы для меня испытанием на прочность. Поэтому я благодарна родителям, решившим, что меня стоит поместить в платный блок(дорогой, сцволочь!).
Там все по-другому. Там одиночные палаты размером 3 на 5, и вежливые медсестры, и обед из трех блюд. Там в палате телевизор, стол и умывальник. Там свежо и скучно. В одиночной палате очень хорошо ощущается движение времени. В больнице оно ничем не раздроблено, потому что там почти ничего не ждешь. Только выписки, но ее дата до последнего момента остается неизвестна. Только уколов 4 раза в день - антибиотики и разжижение крови, но к ним вовсе не нужно готовиться, там даже не запоминаешь, в какое время их должны поставить - и поэтому они времени не дробят. Больница - это очень хорошее место, чтобы завершать незаконченные дела - дочитать книгу, дорисовать начатую работу. Я берусь за "покинутые небеса". Где-то к середине предубеждение против автора исчезает, хотя и остаются некоторые вопросы. Мне нравятся девченки-вороны, нравится Ньюфорд с его соборами и катакомбами и "Воронье гнездо", хотя я и недоумеваю, что автор не отличает сороку от галки. Зато он умеет видеть картину целиком и показывать ее не сразу, а по кусочкам. Это ценно.
К вечеру первого дня я понимаю, что трех занятий, возможных в этих условиях мне мало, я начинаю заниматься физкультурой. На второй день болят мышцы. Очень кстати приходится сюжет Галлилео о жонглировании, и я долго стучу яблоками об пол.
Когда ты находишься в больнице, сложно пропустить чужие истории. И я наблюдаю за соседями, узнаю, что одной из них - 50, и она попала в аварию. У нее две дочери и младшая из них - моя ровесница, а у старшей сын ходит во второй класс.И что она хотела бы взять его к себе на каникулы, но боится не справиться из-за травмы. Узнаю, что в соседней палате живет бабушка, которая не может есть и как мучителен для нее прием пищи. я слышу, как она спрашивает доктора - почему я не ем? - но не слышу, что он отвечает. На третий день ей все же удается проглотить несколько ложек. Я за нее искренне рада.
Я понимаю, что у меня уже прошел тот период, когда многие мечтают умереть молодыми, потому что не желают стареть. Я не слишком боюсь старости - если она будет сдобрена людьми вокруг. Немощность пугает меня гораздо сильнее.
Последние несколько часов в палате - самые долгие, и, вместе с тем, мне не хватает их чтобы дочитать последние страницы. Я выхожу на улицу и обнаруживаю, что там пахнет весной и скользко и дети спешат из школы. И солнце. И песочного цвета дома. Я ощущаю себя так, как будто лежала в психиатрическом отделении и разговариваю вслух и пою по дороге домой. И хожу под опасными снеговыми навесами и бегу скорее и тону в снегу по колено. За пределами больницы одуряюще много жизни, а моя одиночная палата была так стерильна, так пуста - вплоть до сюжета за окном. Лишь один раз он был оживлен снегопадом. Я не знаю большего волшебства, чем стоять, запрокинув голову, и смотреть, как хлопьями с неба падает снег - серый на его фоне, превращающий небо в ткать мироздания, делающий его материей так, как будто каждая снежинка - это живая клетка, а воздух - межклеточная жидкость. И небо, падающее на землю тогда становится живым существом. Я не видела ничего более величественного - и обычного одновременно. Как можно желать уехать отсюда в теплые края? Ведь там ты никогда не увидишь такого снега. А мои одногрупницы - хотят. Все, или почти все. Глупые.
Никогда раньше не писала таких длинных постов. Наверное, меня покусал
Grey Kite aka R.L. )))Что я имею вам сказать, господа, об отечественной медицине. По большому счету явление это бессмысленное и беспощадное. Ясно это становится даже не в общей палате, не на подступах к ней, а в коридоре. Чтобы просто ходить по коридорам обычной российской больницы, уважаемые читатели, человеку следует иметь либо немалую долю цинизма, либо определенную моральную подготовку(благо, у меня первое образовалось само, а второе появилось как результат родства с врачом).Я молчу о местном ремонте. Вы сами все понимаете. Я не особо распространяюсь о пациентах, хотя они стоят отдельного слова, потому как принимают самые причудливые обличья, кто в силу своего недуга, кто из-за неаккуратности врачей, а кто из-за бедности или собственных пагубных пристрастий. Я расскажу об общем впечатлении.
Итак, освещение в коридоре обычной российской больницы - исключительно естественное. То есть, к вечеру свет остается гореть только над столиком дежурной сестры, которой зачастую на месте нет.
Итак. Вечер. В отдалении горит тусклая лампа. Слышатся стоны и чьи-то шаркающие шаги. Пахнет несвежим человеческим телом, лекарствами и чем-то, еще, что каждый додумывает сам. В одном из кресел, съежившись, сидит совсем юная девушка. Шаркающие шаги приближаются. В круге света появляется средних лет мужчина. Топлес. У него кожа нежного бордового оттенка, кое-где переходящего в синий и лицо... зависимого человека. Он подходит к девушке и жестами спрашивает, не найдется ли у нее закурить. Девушка сжимается еще сильнее и быстро-быстро мотает головой. Шаркающие шаги удаляются. Открывается одна из дверей, из нее выходит старик и бредет к телефону-автомату советского образца. Снимает трубку и долго просит у кого-то денег. Денег, по-видимому, ему не обещают и он удаляется, громко понося матом свою дочь. Моя спутница вздыхает и говорит, что нужно было лучше воспитывать. На сцене появляется следующее лицо. Оно плотно замотано бинтами, но по шее, тонкой струйкой стекает кровь. Девушка в кресле смотрит на него затравлено. Провожает взглядом, пока оно не скрывается за поворотом. Наконец к ней подходит женщина, видимо, мать, и дочь бросается к ней чуть ли не со слезами на глазах и мольбой - ну забери меня отсюда! Они уходят.
Я не настолько проникаюсь атмосферой, я бывала здесь и раньше и видела вещи куда менее приятные, однако признаю, что находиться в таких условиях три дня все-таки было бы для меня испытанием на прочность. Поэтому я благодарна родителям, решившим, что меня стоит поместить в платный блок(дорогой, сцволочь!).
Там все по-другому. Там одиночные палаты размером 3 на 5, и вежливые медсестры, и обед из трех блюд. Там в палате телевизор, стол и умывальник. Там свежо и скучно. В одиночной палате очень хорошо ощущается движение времени. В больнице оно ничем не раздроблено, потому что там почти ничего не ждешь. Только выписки, но ее дата до последнего момента остается неизвестна. Только уколов 4 раза в день - антибиотики и разжижение крови, но к ним вовсе не нужно готовиться, там даже не запоминаешь, в какое время их должны поставить - и поэтому они времени не дробят. Больница - это очень хорошее место, чтобы завершать незаконченные дела - дочитать книгу, дорисовать начатую работу. Я берусь за "покинутые небеса". Где-то к середине предубеждение против автора исчезает, хотя и остаются некоторые вопросы. Мне нравятся девченки-вороны, нравится Ньюфорд с его соборами и катакомбами и "Воронье гнездо", хотя я и недоумеваю, что автор не отличает сороку от галки. Зато он умеет видеть картину целиком и показывать ее не сразу, а по кусочкам. Это ценно.
К вечеру первого дня я понимаю, что трех занятий, возможных в этих условиях мне мало, я начинаю заниматься физкультурой. На второй день болят мышцы. Очень кстати приходится сюжет Галлилео о жонглировании, и я долго стучу яблоками об пол.
Когда ты находишься в больнице, сложно пропустить чужие истории. И я наблюдаю за соседями, узнаю, что одной из них - 50, и она попала в аварию. У нее две дочери и младшая из них - моя ровесница, а у старшей сын ходит во второй класс.И что она хотела бы взять его к себе на каникулы, но боится не справиться из-за травмы. Узнаю, что в соседней палате живет бабушка, которая не может есть и как мучителен для нее прием пищи. я слышу, как она спрашивает доктора - почему я не ем? - но не слышу, что он отвечает. На третий день ей все же удается проглотить несколько ложек. Я за нее искренне рада.
Я понимаю, что у меня уже прошел тот период, когда многие мечтают умереть молодыми, потому что не желают стареть. Я не слишком боюсь старости - если она будет сдобрена людьми вокруг. Немощность пугает меня гораздо сильнее.
Последние несколько часов в палате - самые долгие, и, вместе с тем, мне не хватает их чтобы дочитать последние страницы. Я выхожу на улицу и обнаруживаю, что там пахнет весной и скользко и дети спешат из школы. И солнце. И песочного цвета дома. Я ощущаю себя так, как будто лежала в психиатрическом отделении и разговариваю вслух и пою по дороге домой. И хожу под опасными снеговыми навесами и бегу скорее и тону в снегу по колено. За пределами больницы одуряюще много жизни, а моя одиночная палата была так стерильна, так пуста - вплоть до сюжета за окном. Лишь один раз он был оживлен снегопадом. Я не знаю большего волшебства, чем стоять, запрокинув голову, и смотреть, как хлопьями с неба падает снег - серый на его фоне, превращающий небо в ткать мироздания, делающий его материей так, как будто каждая снежинка - это живая клетка, а воздух - межклеточная жидкость. И небо, падающее на землю тогда становится живым существом. Я не видела ничего более величественного - и обычного одновременно. Как можно желать уехать отсюда в теплые края? Ведь там ты никогда не увидишь такого снега. А мои одногрупницы - хотят. Все, или почти все. Глупые.