Фанфик.

[Mafej]

Шапка.
Автор - Надежда
Фендом - исторические события
Просьба - если вы это прочитаете, выскажите свое мнение.

Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет — и выше.
А.С.Пушкин

Эпизод 1.

Его звали Антонио. Он был набожен, он молился, аккуратно, каждый вечер, становясь на колени у изголовья собственной постели. Он преклонял голову и складывал руки на груди – так оставалось больше шансов быть услышанным. Он молил всегда об одном. Нельзя сказать, что небеса оставались абсолютно глухи, но иногда полумеры бывают хуже всего.
Он принадлежал к тому полезному классу людей, что любит работать. С детства про него говорили – хороший мальчик – добрый и старательный. Он был невысокого роста и крепкого телосложения. Он вставал рано и кормил своих собак. Собаки его любили. Он тоже любил их - и музыку. Ему нравилось гулять по набережной и наблюдать полет птиц. А еще ему катастрофически не везло. Не везло ему прежде всего с выбором. Впрочем, нет. Случаи, когда не везет с выбором, обычно называют ошибками, и он тоже предпочитал это слово. Выбор напоминает поездку из глухой деревни – в город. Поездку по очень долгой и узкой дороге, по которой пешком сотрешь ноги, а на повозке, или в карете нельзя повернуть назад. Дорога эта имеет множество развилок, которые ведут – к ручью, другой деревне, постоялому двору, или даже к перекрестку. Ездить по ней следовало бы на коне, однако не многие на это решаются. На любителя такой способ передвижения.
Он предпочитал экипаж. Это была одна из первых его ошибок.
Выбор непрерывен. Остаться на месте и никуда сегодня не двигаться – выбор, ехать, никуда не сворачивая – выбор, спать всю дорогу, или глядеть в окно, довериться кучеру, или самому править лошадьми, остаться дома, в конце концов, - все это выбор.
Он не верил в то, что все предрешено. Он знал, что если человек никуда не едет, он может и не решал бездельничать, но решил ничего не делать.
Он действовал, или старался действовать, но все чаще ему казалось, что он выбрал не тот город. Или что город не выбирал его. Города ведь тоже умеют выбирать. Возможно даже, его выбрал другой город, а он об этом не знал. Он мечтал о том, чтобы каждый получал какой-то сигнал, когда его выбирают. Чтобы каждый был на своем месте. Он смотрел в окно. За окном шел снег и от этого в комнате было темно.



Эпизод 2.

Он смотрел в окно. Он не мог ни о чем больше думать. Там, за окном, крутились белые смерчи, там накатывали снежные волны, воздух двигался одновременно и вверх и вниз, воздух казался плотным – он был живым созданием, он вихрился пухом на загривке, лапах и хвосте. Это существо, этот зверь танцевал, под тихую, едва слышную мелодию, кувыркаясь, играя, чуть слышно отстукивая лапами ритм. Мужчина, что сидел перед окном, Йога́нн, улыбался и слушал ее увлеченно, пытаясь понять, отпечатать в самой своей сущности и запомнить – когда же еще в Вене пойдет снег! Когда еще придет к нему такая радость, такая мелодия – тихая, но дикая, нежная, но сильная, настоящая! Его разрывало от нетерпения, хотелось поскорее сесть за клавесин, непременно за клавесин, или хотя бы за стол, чтобы на столе были бумага и перо – и писать, писать, писать! Но прямо сейчас делать это было нельзя. Ему нужно было идти, его ждали сегодня хорошее вино, долгий вечер и приятный собеседник. И клавесин! Да, в том доме стоит клавесин, как же он сразу не вспомнил. Тогда тем более нужно спешить – одеться тепло, но не слишком, так, чтобы кожа чувствовала порывы зимнего ветра, чтобы на лице медленно таяли снежинки, так, чтобы он сам мог станцевать со снежным зверем, чтобы сам рождал воздушные вихри над мостовой. Нужно пройти два перекрестка, обогнуть людную площадь и, спустившись немного, постучать в коричневую, с зелеными эмалевыми вставками дверь и улыбнуться открывшему,
- Здравствуй, Антонио!
И можно будет, обойдясь минимумом объяснений, сесть за его инструмент и поделиться тем, что услышал и спросить, - хорошо ли, и выслушать замечания, если они будут, и тут же зафиксировать все на бумаге. Саму мелодию он не забудет, даже если через десять лет у него спросят о том, под какую музыку танцуют ночные белые звери в Вене, он сможет наиграть ее и не упустит ни одной детали. Но если никто не спросит его об этом? Если завтра он вдруг напишет другую вещь, или зайдет в ближайший кабак, или его угораздит влюбиться – и – он отвлечется? Йога́нн знал, что это было бы чертовски обидно. Да и Антонио ругал его всякий раз, когда он вдруг вспоминал о своем этюде, написанном полгода назад.



Эпизод 3.
Антонио бился над своим творением уже третий час, пытаясь достичь гармонии. Гармония не приходила, и от усталости он уже перестал что-либо записывать и только прокручивал в голове те или иные сочетания, прикидывая, как они будут звучать. Со стороны это выглядело так, как будто он задремал за столом, опершись лбом на руки, но никого, кроме соседского мальчишки, что за разумную плату помогал ему по хозяйству, в комнате не было, а паренек давно уже привык к замкнутости своего нанимателя и не обращал на него особого внимания. Сейчас он заканчивал сервировку стола на две персоны и подавлял в себе желание помурлыкать себе под нос песенку о легковерной Мари и сыне плотника.
На улице залаял Дик. Раздался требовательный стук в дверь. Мальчик расторопно подбежал к ней и, убедившись, что за нею стоит именно тот человек, которого ждет хозяин, открыл ему. В комнате сразу же запахло влагой, в комнату ворвался ветер, а с ним – облако снежной пыли – и Йоганн – живой, легкий, но тонкий, как будто нарисованный. На минуту Антонио показалось, что в дом вбежало еще одно живое существо, он даже успел удивиться, припомнив, что у его друга нет собаки, но уже через мгновение он понял, что ошибся и списал это на собственное утомление, а так же на то, что свет в прихожей – неверный, а стеклянная дверь, что отгораживает ее от гостинной тоже мешает хорошо видеть.
Тем временем гость, не раздеваясь, и, по-видимому, едва заставив себя снять туфли, вышел из прихожей и, быстро поздоровавшись с хозяином дома, метнулся к клавесину, на ходу приговаривая,
- Вот, послушай! Послушай, что я сейчас сочинил, пока шел к тебе! Там такой снег, ты видел? Послушай!
И Антонио слушал тихую, настороженную как затаившийся снежный барс мелодию и тихо улыбался, - гармония сегодня все же пришла в его дом.
Йоганн закончил играть и еще некоторое время они сидели молча. Что можно было сказать? Что Йоганн – гений? Антонио повторял это тысячу раз. Что мелодия прекрасна? Но автор и сам знал это, знал и щурился блаженно, наслаждаясь музыкой, весь светясь от радости.
Вместо этого Антонио взял со стола тот лист бумаги, на котором еще минуту назад хотел написать что-то свое, взял чернильницу и перо и поставил их перед гостем.




Эпизод 4
Йоганн ушел поздно, к этому времени луна оказалась в зените, но была полностью закрыта тучами, и лишь иногда в них образовывался просвет. Антонио уже отпустил мальчишку домой, поэтому убирать посуду пришлось самому. Но стоило ему только начать это полезное дело, как в дверь вдруг постучали. Хозяин дома удивился. Он никого не ждал сегодня, да и кто мог прийти в такое время! Соседи давно уже погасили свет и видели третий сон, слегка захмелевший композитор тоже позевывал. Услышав стук, он прищурился, быстро опрокинул в себя остатки вина в бокале, - красное - и открыл смотровое окошко. На улице было очень темно, но снег, падавший теперь редкими крупными хлопьями, казался темнее неба.
- Маэстро? - спросил стоящий снаружи человек.
-Да,- откликнулся композитор. Он взглянул на человека, что стоял перед ним. Тот был в костюме, очень темном, и снег, что опускался на его плечи сливался с цветом ткани.
«Что за черт! » - подумал Антонио.
- Мне нужно с вами поговорить, - сказал человек.
- Простите, но сегодня я уже не принимаю. Если хотите заказать произведение, приходите завтра утром, я с удовольствием вас выслушаю.
- Нет, маэстро, я не собираюсь ничего у вас заказывать, напротив, я хотел бы сделать вам одно очень выгодное предложение. Я бы пришел к вам завтра, но, увы, на рассвете я должен уехать из города.
Антонио посмотрел на пришедшего с подозрением. В темноте в его одежде нельзя было различить никаких деталей, да и лицо его было почти полностью скрыто в тени от шляпы. И собаки на его появление не отреагировали. Странно.
Видя его колебания, человек в чёрном произнес,
- Я сожалею, что вынужден беспокоить вас в такое время, но то, о чем я хочу с вами поговорить – это действительно нечто важное.
Если вы предпочитаете никого не впускать в дом в такое время, я осмелюсь предложить вам прогуляться со мной до ближайшего ресторана и обсудить все вопросы там, - добавил, он откинув голову назад и посмотрел на Антонио. Глаза незнакомца были насмешливы, и композитору стало вдруг ужасно неловко.
- Ну что вы, - произнес он, - это совершенно лишнее! Проходите, я готов вас выслушать. Не могу угостить вас ужином, от него ничего не осталось, а я уже распустил прислугу. Хотите вина?.
- Да, - кивнул вошедший, - пожалуй.
Хозяин дома взял бутылку и бокалы и вместе с гостем направился к письменному столу – во-первых, на нем не было грязной посуды, во-вторых, там было привычней разговаривать о деле. Налив себе и человеку в темном костюме, он поднял слегка затуманенный взгляд и спросил,
- Так о чем вы хотели поговорить?
- О вашем друге. Он ушел от вас за минуту до моего визита.
- Я так понимаю, вы хотите заказать что-то у него? Прекрасный выбор! Он действительно талантлив, хотя и неизвестен! Честно сказать, - Антонио доверительно наклонился к собеседнику, - я вообще не понимаю, почему Йоганну не удается ничего продать! Сегодня он принес такую вещь! Если бы она была написана мной, ее бы уже завтра играли во франции и в англии, а через месяц – уже и в самых отдаленных колониях! А так… Он пишет это – и забывает листок с нотами у меня! Забывает, вы себе можете представить? А сколько всего он не записал! И это все пропадет, понимаете? Никто и никогда этого не услышит! И ведь беден! Беден, как церковная мышь, но пишет! Не перестает писать, – тут композитор смутился и спросил, - А почему бы вам не поговорить с ним лично? Он живет здесь неподалеку.
Человек, который слушал до этого бесстрастно, но очень внимательно, ответил
- Потому что я не собираюсь у него ничего заказывать.
Антонио озадаченно повертел бокал в руках, сделал несколько глотков и спросил,
- Что же тогда?
- Как вы считаете, достаточно ли полно ваш друг пользуется своим талантом?
- Да нет же, говорю вам! Он пишет, но продать что-то почти не пытается! И все время забывает о своих произведениях! Но при чем тут это? Я вас не понимаю!
- А как вы считаете, вы бы его даром распорядились более… кхм… Конструктивно?
- Да что за вздор вы говорите? Если вы сейчас же не объясните мне, зачем пришли, я буду вынужден попросить вас уйти.
Незнакомец усмехнулся.
- Вот так вот, сразу? Ну что ж, слушайте. Я хочу продать вам талант Йоганна. Молчите! Знаю я, что вы сейчас скажете. Так что сейчас лучше послушайте, а глупости говорить можете наедине с собой. У вас будет на это две недели, успеете. А потом я приду к вам за ответом. За это я, естественно, возьму вашу бессмертную душу, но оно того стоит, не так ли? Быть не просто признанным, но жить искусством, творить с той же легкостью, что и дышишь!
Человек в темном мечтательно улыбнулся. Антонио стоял молча, и глядел на него опасливо. А в своем ли уме этот мужчина? И кто он? Он ведь так и не представился.
- Вы мне не верите, это естественно. Чтобы вы поняли, эти две недели пройдут так, будто наша сделка уже совершилась. Талант Йоганна перейдет к вам, сам он будет еженедельно получать компенсацию в размере, достаточном, чтобы ни в чем не нуждаться. Только душа пока, естественно, останется у вас. За ответом я приду ровно через две недели. Прощайте.
Человек в темном встал и направился к выходу.
- Стойте! – закричал Антонио, - кто вы?
Человек приостановился на пороге, откинул голову назад и в сторону, посмотрел в глаза композитору. Глаза его поблескивали лукаво, отражая огонь в еще не потухшем камине.
- Вы знаете это, Сальери.



Эпизод 5
Антонио с облегчением закрыл дверь. Вечернее приключение ему мало понравилось. Все произошедшее как-то не укладывалось в рамки привычного. Предположим, в том, что пришедший знал его имя, ничего странного не было, для этого композитор был достаточно широко известен. Но ведь человек этот знал и о его близких отношениях с Йоганном, а так же и о том, что он беден, не смотря на талант. Антонио обеспокоился. Конечно, Йоганн за время их с человеком в темном разговора успел дойти до дома, но ведь тот мог пойти следом и постучать. А с Йоганна сталось бы открыть, даже не посмотрев, кто стоит за дверью. С другой стороны, зачем бы этому безумцу туда идти? Разве что для того, чтобы предложить Йоганну его, Сальери богатство и славу взамен на его бессмертную душу. Антонио усмехнулся, но не весело. Нужно будет утром зайти к Йоганну и проверить, все ли у него в порядке. Решив так, он закончил убирать со стола и поднялся наверх. В его спальне было светло. Антонио удивился и выглянул в окно – да, так и есть, тучи почти разбежались. А казалось, что снег будет идти всю ночь. Интересно, - подумал музыкант, - а действительно ли уезжает сегодня его незваный гость и если да, то вернется ли как обещал? Если так, им следовало бы подготовиться. Во-первых, нужно понять, чего он хочет. Отбросив соображения о нематериальном, Антонио попытался вспомнить, не видел ли он этого мужчину раньше, - ведь он ясно сказал, что они знакомы. Возможно, это всего лишь попытка напугать, давление на подсознание, намек на большие возможности. Композитор задумчиво потянул с шеи платок. И все же, если посмотреть на событие не с точки зрения банальной логики, а с верой в правдивость этого рассказа.. Это уже сюжет. Возможно, не слишком оригинальный, но зато эмоционально насыщенный. Подумать только, какой сложный выбор. Ему сразу же представилась мелодия, которая могла бы этот сюжет воплощать. Он уже почти снял жилет, но мелодия оказалась настойчивой, яркой, она переливалась и меняла ритмы, настойчиво требовала к себе внимания. Антонио не поверил ей. Он знал цену своего вдохновения, знал, что стоит только сесть за клавесин – и вся легкость исчезнет, те аккорды, которые казались однозначными и ясными, будут вызывать сомнения, а те, что представлялись фоном и вовсе исчезнут, и место творческого порыва займет кропотливый, тщательный труд. Антонио решительно снял жилет и начал расстегивать рубашку. Он прекрасно знал, что в его случае, если с утра не получается ничего путного, то и к вечеру вряд ли что-то изменится. Ему не хотелось портить идею, он решил сохранить ее до завтра – возможно, этот день будет более удачным.
Полностью переодевшись для сна, он лег в постель и закрыл глаза. Мелодия для него зазвучала еще громче. Тревожная, сумеречная, музыка на тонкой грани между «да» и «нет», между легкомыслием и ответственностью, между восторгом и страхом. Мелодия, что звучит в человеческом сердце за миг до принятия судьбоносного решения, жертвенная и эгоистичная, благородная и резкая. Антонио поморщился и открыл глаза. В комнате было отвратительно светло, лучи света падали как раз на его лицо. Музыкант поворочался еще полчаса, а потом встал и закрыл ставни. Лучи света просочились сквозь щели между досками. Антонио лег обратно в постель. Простыни были холодными, даже чуть влажными, свет больше не мешал, а падал тонкими серебряными нитями на пол и на одеяло и перечеркивал постель напополам. Спать хотелось очень – в сон клонило от вина, в сон хотел спрятаться смущенный рассудок, сном хотело забыться усталое тело. Но что-то удерживало его на границе. Что-то? Просто мелодия.
Записать ее хотелось безумно, а еще сильнее – сыграть. Испорчу, - упрямо думал музыкант, - сегодня – непременно испорчу!
Но мелодия была так ясна, так доверчиво открывалась ему, не утаивая ни одной ноты, ни одного нюанса! Но от этого лишь сильней были его сомнения.
Через час тщетной борьбы Антонио с видом обреченного спустился в гостиную, где стоял инструмент. Вот сейчас, - подумал он, - извращу ритм, не уловлю настроения, а завтра не смогу вспомнить, какими они были изначально. А ведь какая идея! Как сильно ее можно было исполнить. Антонио опустил руки на клавиши. И с изумлением понял, что вдохновение не отступило, что оно все еще с ним, он знает, что нужно делать, он чувствует мелодию, каждый поворот, каждое изменение интонации. Он знает, в какой момент должна вступить скрипка, и где не помешает флейта, и как сделать, чтобы все это звучало в исполнении одного лишь инструмента. Не нужно было часами сидеть за нотами, тщательно подбирая каждую из них, - музыка приходила сама, а если работа и замедлялась, то от обилия всевозможных вариантов музыкального фрагмента, а не от их отсутствия. И несколько последующих часов он занимался тем, что творил – с восторгом и упоением, пока ощущение подъема не пошло на спад, а произведение не было отточено.
Возможно, талант Антонио не был особенно ярок и своего положения он добился с помощью упорного труда, а не дара, зато его музыкальный вкус был безупречен и он позволял понять, что написанное только что – им самим! – произведение – шедевр. Неожиданная, чуть ли не впервые за всю музыкальную карьеру пришедшая легкость, в сочетании с привычной тщательностью давали прекрасный результат, похожий – и одновременно не похожий на то, что он писал ранее. Сдержанный обычно композитор едва не плакал от восторга. От давешней сонливости не осталось и следа, ему захотелось срочно с кем-нибудь поделиться новорожденным произведением. В три часа ночи выслушать это – и оценить - мог, наверное, только один человек.



Эпизод 6
Найти Йоганна ему удалось не сразу. Не совсем в том состоянии, в каком хотелось бы, зато в замечательном настроении. Время, потраченное Антонио на новую композицию он провел в компании двух высоких девиц весьма легкомысленной наружности и нескольких бутылок вина. Увидев Антонио в дверях таверны, Он радостно замахал руками.
- Сальеери! – закричал он, - как хорошо, что ты пришел! Знал бы ты, что со мной случилось сегодня ночью! Мне выписали дотацию! Ко мне сегодня пришел человек, - ночью, когда я от тебя уже вернулся. Отдал пакет, и сказал, что теперь так будет каждую неделю! По этому случаю мы празднуем! Ну что ты стоишь? Наливай себе вина!
- Погоди, я ничего не понимаю! Что за дотация, откуда?
- Как? Ты не знаешь? А тот парень назвал твое имя! Он сказал, что это тебе я должен быть благодарен, если деньги не прекратят поступать! Но что деньги не твои! Ну? Признавайся, кого ты растряс на развитие перспективного исполнителя?
Йоганн заговорщически подмигнул.
- Никого, -ответил Сальери, - я вообще не знаю, о чем ты.
Музыкант растерялся и опустился не предложенный ему стул.
- А что это был за человек, ты не запомнил его лица? И он не сказал, от кого деньги? И ты взял их?
- А почему мне не нужно было их брать? – удивился Йоганн, - Он принес их для меня, ошибки не было. Более того, он упомянул тебя! Чего ради мне было кокетничать? Я не настолько богат! Брось, неужели ты правда ни при чем? Тогда я тоже ничего не понимаю. Но мне это даже нравится!
- А мне – нет, решительно сказал Антонио.
Однако, что следует предпринять в этом случае, он не знал. В нем зрела уверенность, что человек, пришедший к нему с необычным предложением, и тот, что принес деньги Йоганну – одно и то же лицо. Но как его можно было найти? Имени они не знали, лица он толком не запомнил, да и сам незнакомец говорил, что в ближайшее время его в городе не будет.
- После еще нескольких вопросов Сальери решительно взял Йоганна за локоть и потянул его к выходу. Оставлять друга в кабаке не хотелось, Антонио знал, что если его вовремя не остановить, Моцарт может загулять и на неделю, кроме того, рассказ об еще одном – или том же? – человеке в темном не только насторожил его, но и подхлестнул желание поделиться новой мелодией.

- Знаешь, - задумчиво проговорил Йоганн спустя полчаса, когда они снова добрели до дома Сальери и хозяин сыграл, - если бы у меня сегодня было желание что-то еще написать, я написал бы так же.
Услышав это, Сальери вздрогнул.



Эпизод 7
Ни тогда, ни потом, Антонио не рассказывал Йоганну о том, что человек в темном заходил не только в его дом. Почему он не сделал этого с самого начала? Сложно сказать. Прежде всего, история показалась композитору не слишком красивой – нормально ли это – сказать человеку, - вчера мне предлагали купить твой талант, недорого? Сальери решил выждать по крайней мере те две недели, что были предложены незнакомцем. Конечно, он надеялся, что по истечении их ничего не произойдет, что это просто чья-то шутка, но каждый пережитый день и особенно – каждая ночь – убеждали его в обратном. Сальери писал. Писал, практически не переставая. Казалось, в нем открыли какой-то клапан и вся страсть, вся жизненная сила, до того сдерживаемые, хлынули из него потоком. Его поздравляли, им восхищались, а он избегал людей. Он берег время, каждую минуту, он почти не спал, он не переставал писать. И все равно момент, когда за его спиной появился человек в черном, настал слишком быстро. Впрочем, Сальери его не заметил. Он был занят нотами. Человек немного постоял, равнодушно оглядывая обстановку, затем побарабанил пяльцами по столу, а когда это не возымело эффекта, задал вопрос:
- Что пишете?
Сальери вздрогнул и обернулся.
- Тихо, тихо! Это я. Две недели прошло, помнишь? Человек в темном провел пальцем по каминной полке, - о, да тут давно не убирались, - заметил он, - что, даже мальчишку выгнал? Мешает, - понимающе усмехнулся человек, - Осваиваешься? - осведомился он, - Нравится?
Композитор опустил глаза и сипло проговорил,
- Да.
Искуситель оглядел разгоряченного мастера, заметил капли пота у него на лбу, неспокойные, шалые глаза.
- Вижу. Вижу. Но ты не ответил на мой вопрос. Что пишешь?
- Реквием.
- Ааа, это, - гость заулыбался, - хорошая будет вещь. Ничего, потом закончишь. Если примешь мое предложение, конечно.
- Я отказываюсь, - тихо проговорил Сальери.
- Тогда получится посредственно, - вздохнул демон, - как всегда.
- Дайте, я допишу! Пожалуйста.
- Зачем? Это сделает Моцарт. Ему на похоронах понадобится реквием. Жить-то ему осталось недолго. А знаешь, почему?
- Нет! Уходите! Вы суть – зло! Вы суть – ложь! Моцарт будет жить!
- Знаешь, - протянул искуситель, - это ты убьешь его. Из зависти.
- Нет! Амадей…
- Твой друг? Да, конечно. Но ведь теперь ты видишь всю красоту, всю многогранность его таланта. И ты помнишь то безразличие, с которым он относится к этому богатству, этому чуду. А ведь это чудо, правда?
Сальери закусил губу.
- Скажи, у него всегда это было?
- Да, с самого детства. Раньше, чем он выучил ноты.
Сальери выпустил воздух из легких с каким-то жалким, скрипящим звуком.
- Неужели ему все равно?
- Нет, ну что ты! Не суди строго. Талант легко достался ему. Он просто не представляет себе другой жизни, не может понять, что кто-то живет иначе.
Они некоторое время сидели в тишине. Взгляд пришедшего стал вопросительным.
- Нет, упрямо повторил Сальери, - я не вор. Не убийца. Я знаю, что ничего не сделаю Моцарту.
- Ты не вор, ты идиот! – сорвался на крик пришедший, - Ты думаешь, мне нужна твоя мелкая душа? Ты думаешь, я хочу забрать талант у Моцарта просто чтобы причинит зло? Ты ничего не понимаешь! Если ты согласишься, твой драгоценный Моцарт будет жить долго, счастливо и очень богато. Он не будет ни в чем нуждаться, у него будет семья, он прекратит эти бесконечные пьянки. А ты будешь писать. Да хоть бы и под его именем, если тебя так гложет совесть! Хоть бы и так, кто тебе запретит? Но ты проживешь всю оставшуюся жизнь так, как эти две недели. Хочешь? Или, может быть, ты все-таки проявишь благородство и вернешь Моцарту его талант? Прекрасно! Браво! А потом просто не сможешь сдержаться, когда он придет к тебе с очередным шедевром и головой, гудящей после выпитого? О, ты говоршь, что не убьешь его? Еще лучше! Тогда он умрет через шесть лет. Пьяным замерзнет в канаве, куда упадет, не дойдя ста футов до дома. Талант, знаешь ли, выжигает слабые души. Он и так почти сгорел. Ты думаешь, я этого хочу!? Этого? Отвечай!
- Я вообще не понимаю, зачем ты это делаешь.
- Ложь, произнес гость неожиданно спокойным голосом, - Ну хорошо, можешь дописать это, - искуситель насмешливо поддел пальцем черновик. Завтра утром я приду и заберу у тебя талант. Если ты думаешь остаться честным перед собой.
Эпизод 8
- Хорошо выглядишь.
- Спасибо.
- Только вот поправился немного.
- А ты похудел, Тони. Неужели на королевской службе так плохо кормят? – Моцарт посмеялся,- я никуда не выезжаю с тех пор, как мы купили это имение. Даже удивительно, насколько спокойно можно жить. Я раньше и не представлял.
- Но тебе это нравится, - вкрадчиво поинтересовался Сальери.
Моцарт задумался. Приподнял бровь, выпятил верхнюю губу. Почесал подбородок.
- Пожалуй. Я раньше был как сумасшедший. Ничего, кроме музыки да вечных гулянок не хотел. А теперь вижу, что жизнь - богаче. С женой вот отношения наладились.
- Не удивительно. Здесь тебя просто не к кому ревновать. Совсем ничего не пишешь?
- С полгода назад пытался. Послушал, что получилось – решил, что больше не буду. Да и не хочется. Мне теперь совсем спокойно. Ничего не гложет. Ничего не тревожит. Как будто бы летом оказался на реке и плыву в лодке. Весла давно унесло, а я все равно плыву. Солнце меня греет, вода кругом теплая, зеленая, и рыба плещется. И ничего не нужно больше.
-Как был эстетом, так и остался, - засмеялся Сальери, - И чем же ты тут занимаешься? Я думал, ты не любишь одиночества.
- Я здесь с семьей. И ты заезжаешь. Редко, вот что правда. Когда ты в последний раз был у меня в гостях? А?
- Давно, - признался Сальери, - Но я и не думал, что у тебя здесь нет никакой компании. Раньше ты жить не мог без новых лиц.
- Теперь могу. Правда, ты зря так. Новые лица – это одно, а тебя иногда мне все же хотелось бы видеть.
- Почему, интересно, - улыбнулся Сальери.
- Просто ты рассказываешь мне новости, - ответил Моцарт, - ты знаешь, здесь можно вообще ничего не делать. Просто выйти утром в сад, взять с собой стакан сока, тарелку фруктов. И до вечера просидеть, будто в одно мгновение.
- И ты так делаешь? - поразился Антонио.
- Да. Ко мне жена выходит. Вышивает рядом. У нее хорошо получается. Кажется, она и тебе приготовила какую-то безделицу.
- Это приятно. Мне казалось, я ей не очень нравлюсь.
- В свое время так оно, наверно, и было. Она привыкла, что в пьяном состоянии и под утро меня приводишь обычно ты.
- Ты не объяснял ей, что без этого ты бы до дома вообще не доходил?
- Это было не в моих интересах. Да брось, не такой я был пьяница. Авантюрист – это да.
- О, уж это-то точно! Помнишь тот случай в церкви?
- Как бы я забыл! Мне до сих пор смешно. Но я тогда был еще совсем мальчишка.
- По-моему, ты оправдываешься. А каково было монашкам?

Когда Сальери покинул небольшое гостеприимное имение, уже начинало темнеть. Антонио не любил сумерек. Сумерки это всегда обман. Причем это именно тот случай, когда человек обманывает сам себя. Он считает, что света еще достаточно, чтобы ориентироваться, а тьмы – чтобы не быть замеченным, но свет и тьма не могут ужиться, спорят между собой, а разум человека играет с ним, населяя сумерки колышущимися тенями, превращая тени в знакомые фигуры, любимые и пугающие. На вторые ему везло больше. Особенно часто появлялась фигура человека в темном. Так часто, что со временем он вообще перестал обращать на нее внимание. Это моя совесть, - думал он, а совесть свою я продал уже очень давно. Значит ее не стоит бояться. Теперь она снова маячила где-то между ветвей. Сальери вздохнул и забрался в свой экипаж, закрыл глаза и приказал ехать.
- Неловко получилось, - услышал он.
Композитор открыл глаза.
- Хорошая будет ночь, - произнес сидящий напротив.
Сальери устало посмотрел на него.
- Я тоже рассчитывал на другой результат, - продолжил демон. Музыканту почудились извиняющиеся нотки в его голосе.
Сальери молчал довольно долго.
- На какой?
- На другой. Сложно сказать в целом. Например, не думал, что Моцарт так размякнет.
- Не думал?! У меня такое ощущение, что ты не у меня, а у него душу вырвал!
- Правда? – падший наклонил голову набок.
- Нет, - Антонио покачал головой, - Как будто у обоих. Ты обещал мне! Обещал мне вдохновение, его талант! Мы скрепили договор кровью!
- Твоей кровью. Только твоей. Без моей подписи он и силы-то не имеет, как до сих пор никто не догадался?
- Что?!
- Успокойся, я все равно выполняю условия. Это всего лишь небольшая перестраховка. Разве ты не пишешь каждый день, каждую ночь?
- Пишу.
- Разве то, что ты создаешь не покупают?
- Покупают. И дорого.
- Так что же тебя не устраивает?
- Да мне же все равно! Я записываю, как под диктовку, у меня даже пульс не учащается, я иду, как лошадь в колее, а то, что я пишу даже этого не стоит! Оно идеально – и при этом бездарно. Почему? Ведь сначала все было иначе! Почему ты отнял у меня то, ради чего я предал свою веру, свою совесть, предал доверившегося мне?
- А чего можно ждать, если у тебя нет души? Ты сейчас сам отвечаешь на свой вопрос. На какой я рассчитывал результат? Я считал, что передав талант Моцарта человеку более сильному, более старательному, я смогу рационализировать его использование. Я думал – ты будешь писать вместо него, ты будешь трогать сердца, ты станешь величайшим композитором своего времени. Я наблюдал за тобой в те две недели. Я видел, что у меня получается. Я ликовал!
Но я ошибался.
Талант – ничто без души. А некоторые, как выяснилось, - ничто без таланта. То, что ты создаешь – идеальные гармонии. Люди чувствуют это на уровне тела, на уровне инстинктов, люди привыкли, что ты – известен и талантлив – и они покупают твои вещи. Но вещи эти не способны затронуть человеческие души. Они не останутся в истории.
Так хорошо, что я тогда позволил тебе дописать реквием.
- Если все так, то почему тебе не вернуть ее? Ведь ты хочешь того же, что и я!
- Я не могу. Я не могу ничего сделать бесплатно. А кроме души у тебя ничего нет. Вернее, не было.
Я бы советовал тебе больше не приезжать сюда.
- Зачем ты сам сюда приехал!
- Я считаю, что ты имеешь право понимать.
- А Моцарт?
- Ему это не нужно. Оставь его.
Сальери засмеялся.
- Так что, ты еще не знаешь?
- Нет.
- Не знаешь. А он умирает сейчас.
Ты был прав, я способен стать отравителем. Мне пришлось.
- Но зачем? – демон выглядел совершенно ошарашенным, - ты должен был отравить его из зависти, а теперь…
- Да, теперь ему не позавидуешь, - жестко произнес Сальери, - Зато он умрет счастливым, - добавил он с сарказмом.
Они помолчали. Потом Антонио поднял голову и тихо попросил, - убирайся.
Демон покачал головой, открыл дверь и на ходу выскользнул из экипажа.
-Прощай, - крикнул он вслед.
Сальери закрыл глаза. Ему хотелось к тому же зажать уши, вырвать собственный язык, переломать чуткие, привыкшие к игре на пианино пальцы, перестать ощущать толчки подскакивающего на неровной дороге экипажа, заснуть, оказаться в утробе матери, в нирване, перестать быть. А еще больше ему хотелось вернуться в то злополучное утро, когда он впервые сыграл их Реквием. Сыграл его единственному слушателю, который действительно знал цену смерти. И сделал свой выбор.